Наш корреспондент Вероника Ъ-Куцылло две недели провела в Белом доме — до самого взятия его «Альфой». Мы публикуем ее отчет, написанный немедленно по возвращении в редакцию.

Сейчас, когда все кончилось, я вспоминаю: в Белом доме странно было сознавать, что где-то снаружи продолжается нормальная, невоенная жизнь — без колючей проволоки и танковой стрельбы, без истерических народных депутатов, без всеобщей готовности убивать тех, кто с тобой не согласен. К концу добровольного заключения меня окончательно покинуло чувство реальности. Кажется, и всех остальных в Белом доме тоже.

Тогда, изнутри, жизнь Белого дома казалось обычной — до какого-то момента. Привычная горстка народа на улице перед зданием, палатки, в которых ночевали добровольцы, баррикады. По коридорам спокойно прохаживались защитники с автоматами на груди. События никак не развивались, журналистам было даже скучно: сколько еще тут сидеть без дела? Депутаты, когда спрашивали их мнение о происходящем, говорили все о том же, что и неделю назад: Ельцин-де нарушил всё что мог, кругом неправ, и потому никаких переговоров. Депутатский прогноз в большинстве случаев был таков: мы, конечно, победим, но неизвестно, когда именно.

Где-то к полудню воскресенья пришла весть: манифестанты прорываются к Дому советов. Все бросились к окнам. Началась эйфория: Москва поднялась! Депутаты поздравляли друг друга. После прорыва началось массовое братание с вновь прибывшими. Все, кажется, поверили, что теперь очень легко будет взять мэрию, «Останкино» и даже Кремль.

Белодомовские буфетчицы вздыхали с облегчением — все последние дни им приходилось работать в крайне нервозной обстановке. Ночами они сидели почти в полной темноте, при свечке, и застенчиво просили знакомых журналистов принести «с воли» колготки и теплые носки (вместе со светом отключали не только горячую воду, но и отопление). Им показалось, что всё скоро кончится и можно будет уйти наконец домой.

Последние 8 суток кормили только бутербродами с сыром и колбасой, давали в разлив нарзан (всё дорого). У стойки каждый повторял старую цитату: «Я человек, измученный нарзаном». Когда после подписания «Протокола № 1» ненадолго включили электричество и появились горячие обеды, по которым все соскучились, в столовой выстроилась огромная очередь. Угрюмые оборонцы обедали, не снимая с плечей автоматов.

Пошли брать мэрию. Тем, кто наблюдал за этим из окон Белого дома, происходящее напоминало съемки американского боевика: пробивание прохода грузовиком, стрельба по окнам, спешный, но никак не беспорядочный отход ОМОНа задними дворами. Мэрия молчала, и боевики картинно стреляли по окнам «с колена».

Потом ждали вестей из «Останкино» — ждали с трепетом. Хасбулатов собрал депутатов и официально их обманул: «„Останкино“ взято». И еще он сказал, что «сегодня надо брать Кремль». Оба заявления были встречены восторженным ревом собравшихся. Депутаты пытались брататься не только друг с другом, но и с журналистами: называли «нашей прессой», вели добрые беседы, дружески хлопали по плечу. Что не мешало ополченцам Баркашова уводить отдельных журналистов, захваченных в момент передачи информации по радиотелефону, на разборки. Впрочем, затем их отпускали.

А ведь еще неделю назад все было по-другому. Тогда первый раз ночью депутатов подняли по тревоге: кто-то дрожащим голосом объявил сбор в секторе «Г» 6-го этажа. Собравшиеся депутаты выглядели сильно напуганными. Ачалов тогда не раз повторял депутатам, что брать в руки оружие — не их дело, заверяя, что его боевики обучены и сами справятся. И вместо автоматов велел выдать противогазы: ожидалась газовая атака. Ее опасались всерьез, и потому противогазы стали расхватывать, чуть ли не вырывая из рук друг у друга. Но суетились зря — хватило всем. Противогазы не надели, но некоторые примерили.

Первые дни депутаты всюду носили с собой противогазы, а потом побросали их где попало: ожидаемой газовой атаки все не было.

Пугали в Белом доме постоянно. Тот же Ачалов очень часто гонял депутатов от окон, объясняя, что в любой момент может влететь граната. Ополченцы, казалось, готовы были сами пристрелить журналистов, лишь бы не пристрелили снаружи.

Потом было объявлено о новой опасности: в парке прячется целый отряд ОМОНа и скоро пойдет на штурм. Я пошла в парк посмотреть: ОМОНа там не было, а были солдаты дивизии Дзержинского, верные президенту. Через забор их подкармливали хлебом бабушки-доброволки из оцепления. Прошла вдоль по набережной до первых постов милиции. Милиционеры грелись у костров, рассказывали анекдоты. Вернулась в Дом советов: депутаты всё еще бегали с противогазами, не могли найти ключ от зала заседаний. Им хотелось, чтобы их взяли за работой, в заседании. Про матроса Железняка никто не вспоминал. В зале попытались рассматривать законопроекты — к примеру, положение о медицинской комиссии для проверки здоровья высших должностных лиц государства (проект был запланирован к обсуждению еще до переворота). Но не получилось: решили отправить на доработку. Позаседав так при свечах, успокоились и ушли спать.

Ближе к ночи с воскресенья на понедельник эйфория стала спадать: «Останкино» контролируется правительством (узнали случайно по транзистору, депутатское начальство об этом не сообщило), от Руцкого никакой информации. Что происходит в мире, в Москве? Через мегафон публике объявили с балкона: кто знаком с минным делом, подходите к 20-му подъезду, надо сделать несколько взрывных устройств. Отряды защитников продолжали патрулировать территорию вокруг здания.

Без пяти семь в понедельник кто-то меня разбудил — я спала в буфете, на 6-м этаже, на составленных стульях. Стала слышна автоматная стрельба. Я выглянула: у здания стояли БТР и стреляли — по баррикадам, машинам, брезентовым палаткам, где еще накануне ночевали защитники парламента. Были видны люди, лежащие на площади: то ли раненые, то ли убитые. Одного из них за руки протащили к Белому дому, и на площади за ним осталась кровавая полоса. К остальным подойти не удавалось, они лежали, а над их головами били трассерами. Нам казалось, что стреляют только снаружи. Я прошла по коридорам: не было заметно ни одного человека, кто стрелял бы из окон.

Не знаю, сколько времени прошло с момента начала стрельбы, когда по внутренней связи сказали: по вертушкам, мол, не стрелять, они наши! Вертолеты действительно то и дело подлетали к зданию.

Автоматная и пулеметная стрельба продолжалась до вечера, с редкими затишьями. Часов в 10 что-то мощно и оглушительно грохнуло, в доме повылетали стекла, и начался страшный сквозняк. Из окон, выходящих на набережную, были видны стоящие на мосту танки — их стволы дымились. Это очень страшно, когда в тебя стреляют танки. Снаряды разрывались, кажется, где-то наверху, в башне, но от разрывов гудел весь дом. Потом в коридоре 6-го этажа, возле пресс-центра, раздался раскатистый грохот, несколько взрывов последовали один за другим: похоже, это была очередь из мелкокалиберной скорострельной пушки БМП-2. Взрывами пробило магистральную трубу; хлынувшая вода залила холл.

Методично продолжали бить танки. Стрельба была прицельной: в башне раздавались всё новые взрывы.

Между тем еще утром депутатов созвали в зал Совета Национальностей. Все уже знали, что это самое безопасное при обстреле место: в зале не было окон. Несмотря на это были гулко слышны звуки пушечных выстрелов. Ничего не обсуждали: пели песни, читали стихи — это стало привычным в последние дни осады. Репертуар — романсы, эстрада, и, конечно, про «дорогую мою столицу, чтоб врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова, дорогая моя столица…» Пели вразброд, нестройно, практически без музыки, только откуда-то сбоку пиликала гармошка. Свет еле проникал в зал из полураскрытых дверей коридора, окна которого выходят во внутренний двор; горели, по обыкновению, свечи.

Было видно, как в коридоре проносили носилки с ранеными и убитыми. Кажется, раненых было меньше, чем убитых. Один труп долго лежал у внутреннего лифта. Да и вообще, практически невозможно было пройти по коридору, не встретив на ковре темных пятен свежей крови.

Фотография на обложке: Депутаты Верховного Совета в осадном здании Дома правительства 3 октября 1993 года / Коммерсантъ