Русская колея: невыносимое бремя истории

Бремя истории тяготит Россию. Слишком часто российские комментаторы склонны смотреть на текущие события через линзу прошлого — это и удивительно, и симптоматично. В некоторых случаях речь идет об очень отдаленной перспективе. Эта ситуация создает риск: жизнь в истории и с историей может так прочно захватить сознание, что будет сказываться на принятии решений в современности.

Экономические теории зависимости от предшествующего развития (или эффекта колеи) имеют дело с ситуациями, когда мы, подыскивая решения для сегодняшних задач, оказываемся в заложниках у решений, принятых раньше. Это могут быть технологии и форматы, от которых нелегко отказаться, это может быть географическое расположение предприятий и городов: альтернативы существуют, но оказываются недостижимыми.

В сфере социально-экономического развития может сложиться такая же ситуация: потенциально благотворные политические меры (реформы) блокируются или искажаются в силу исторически детерминированных убеждений и ожиданий. Рассуждать об этом — значит заведомо ступать на зыбкую почву. Тем не менее факты говорят о том, что перипетии с попытками проведения реформ в России трудно объяснить, не прибегая к отсылкам к прошлому.

Даже беглый взгляд на российскую историю показывает, что определенные институциональные схемы имеют тенденцию время от времени повторяться. С определенными интервалами предпринимаются попытки порвать с прошлым, но на сегодняшний день результатом этих попыток являются характерные метания, напоминающие движение маятника, — от реформ к репрессиям или к реставрации.

Ключевым элементом схем, возникающих снова и снова, является неподотчетное правительство. В попытках описать уникальную (как некоторые утверждают) российскую модель управления изобреталось бесчисленное количество ярлыков — от тоталитаризма и авторитаризма до нынешней демократии с прилагательными. Каковы бы ни были ярлыки, суть дела в том, что в этой модели правители отказываются признавать какие-либо ограничения на отправление власти.

В царской России правитель даже по закону был подотчетен только богу. В советскую эпоху партийное руководство оставалось над законом. В постсоветской России институты подотчетности были формально введены и возможности для демократического управления созданы. Но, как показали события последних лет, неподотчетность остается содержательной характеристикой политической системы.

Если правительство неподотчетно обществу, то у подданных не может быть прав, которые можно было бы с гарантией защитить. Историография полна иллюстраций к тому, что в России так и не был воспринят главный урок древнеримских юристов — урок о том, что необходимо проводить ясную черту между властью государства (imperium) и правами индивидуальных граждан в отношении их собственности (dominium). Отсутствие этой черты означает далеко не только слабость права собственности.

Подавление прав индивидуальности — ключевое условие удержания неподотчетной власти. Подданные должны уяснить, что действие их индивидуальных прав заканчивается там, где начинается воля правителя. Лучше, если они будут убеждены, что такое положение вещей и справедливо, и легитимно.

Последствия этой ситуации для экономического развития очень значительны. Успех рыночной экономики, основанной на верховенстве права, зависит от способности государства гарантированно добиваться исполнения контрактных прав и обязательств. Если государство эту задачу не решает, то экономические агенты вынуждены решать ее сами, т.е. обеспечивать надежность договоренностей неформальными средствами. Они вынуждены учиться обыгрывать друг друга в игре влияния. История и здесь дает нам множество иллюстраций.

Успешный переход к рыночной экономике, основанной на верховенстве права, требует от государства способности действовать в качестве неангажированной третьей силы.

Традиция местничества в допетровской Руси приводила к борьбе за места в иерархии, обеспеченные родовитостью соискателей. Введенная Петром I табель о рангах формализовала контроль государства над назначениями. В СССР сформировалась следующая модель подконтрольной государству иерархии — знаменитая номенклатура. В ельцинский период эта система была размыта, но появление олигархов снова создало ситуацию, в которой близость к лидеру оказывалась ключом к успеху. Постъельцинские времена показали, насколько живучей оказалась склонность выстраивать отношения доминирования и зависимости по принципу «патрон – клиент». Сложившаяся в результате «культура безнаказанности» действует разлагающе и на правовую культуру, и на доверие к государству. Если обратиться к влиянию этих факторов на современный процесс принятия решений, то можно, конечно, заключить, что перед нами просто некие узнаваемые модели прошлого. За повторением одних и тех же институциональных решений в разные периоды истории интересно наблюдать. Но неоклассическая традиция в экономике говорит нам, что никакого отношения к сегодняшней и будущей политике все это не имеет: homo economicus всегда будет рациональным и нацеленным на будущее. Это убеждение можно назвать «нормативным либерализмом». Это печальная неготовность или даже отказ признавать значимость институциональных особенностей, которые оказываются прочными в силу прочности исторически сложившихся ценностей, установок и ожиданий. Урок институциональной теории состоит в том, что если неформальные институты, обеспечивающие хорошее функционирование экономики, не сложились, то изменение формальных правил не может привести и не приведет к желаемым последствиям.

Важнейший вопрос, который следовало задать в момент краха СССР, был бы таким: какие стратегии выберут экономические агенты, столкнувшись с открывшимися гигантскими возможностями? Были ли причины полагать, что резкое дерегулирование гарантированно обеспечит скачок эффективности?

Проблема экономики состоит в том, что контекст любой экономической транзакции — это всегда плотное переплетение ценностей, убеждений и ожиданий, заключенных в сложных системах неформальных правил. В моменты принятия обыденных повседневных решений это не так значимо. Но во времена глубоких институциональных перемен это очень важно. Если мы не поймем роли и происхождения неформальных правил, то не сможем предсказать, как экономические агенты будут реагировать на открытые перед ними возможности.

Главная причина тяжести исторического бремени в том, что институциональные модели, обрисованные выше, оказались одновременно и очень прочными, и увязанными между собой. Успешный переход к рыночной экономике, основанной на верховенстве права, требует от государства способности действовать в качестве неангажированной третьей силы. Необходимо, чтобы агенты доверяли этой способности государства. Государство, не готовое становиться подотчетным обществу, не сможет вызвать доверия и не может стать такой третьей силой. Если граждане не верят, что у них есть права, то в обществе не возникает противовеса государству и, следовательно, никто не может принудить государство к отчету.

Чтобы подданные сумели эффективно ограничить власть, у них должно возникнуть общее убеждение, что коллективные действия, направленные на ограничения, осмысленны и перспективны. Такой вывод можно сделать из большого количества научных работ, посвященных конституционным ограничениям власти правителей. Именно в связи с этим события прошлого года [2011] следует считать особенно важными. Лозунги, звучавшие в ходе московских протестов, — например, такой: «Мы не быдло и не скот» — говорят о том, что изменения установок и убеждений происходят.

Быстрый рост проникновения интернета и связанное с этим увеличение числа пользователей социальных сетей не только разогнали апатию и тем самым укрепили недовольство режимом. Эти события также создали чувство уверенности и ответственности, сформировали социальные нормы, которые требуют от граждан выхода на митинги и вызывают чувство стыда у тех, кто не желает постоять за права граждан. Опросы общественного мнения говорят о возникновении запроса на общественные блага, ранее не предлагавшиеся, — верховенство права и некоррумпированную полицию.

Не исключено, что впервые в российской истории давление, направленное на перемены, исходит от представителей формирующегося гражданского общества, которое склонно к коллективным действиям в поддержку своих требований. Реакция режима на этот вызов должна вскоре стать ясной, и выбор, сделанный властью, — диалог или закручивание гаек — определит то, как Россия будет развиваться в ближайшее десятилетие.

В сложившейся ситуации есть основания для оптимизма. Но есть и основания для тревоги. Они — в том, что если нынешние надежды и ожидания покажутся безосновательными, то бремя истории, вновь заставляющее думать: «Хотели как лучше, а получилось как всегда», — может оказаться невыносимым.

Фотография на обложке: Молебен по случаю посещения Николаем II Четвертой Государственной думы, 9 февраля 1916 / Getty Images