25 февраля 1956 года на закрытом заседании ХХ съезда КПСС прозвучал доклад Никиты Хрущева «О культе личности и его последствиях». Выступление Хрущева на съезде не стенографировалось, и текст доклада был впервые опубликован в СССР только в 1989 году. Историк Виктор Наумов в статье «К истории секретного доклада Н.С. Хрущева на ХХ съезде КПСС» на основе неизвестных ранее архивных документов подробно анализирует процесс подготовки доклада и логику членов Политбюро ЦК КПСС, приведшую их к необходимости раскрыть и осудить преступления Сталина.
В феврале 1956 года состоялся XX съезд КПСС, сыгравший значительную роль в истории нашей страны. Однако и через 40 лет мы недостаточно знаем об этом выдающемся событии — наши суждения о нем опираются на стереотипы и штампы, которые были выработаны партийной пропагандой того времени.
XX съезд состоял из двух неравных и различных по характеру частей.
Первая — 19 заседаний — ничем не отличалась от предыдущих партийных форумов. Каждый оратор, как обычно, начинал с восхваления ЦК КПСС, а заканчивал самоотчетом без какой-либо серьезной критики недостатков.
<...>
Были на съезде и неординарные выступления — например, речь А. И. Микояна. К удивлению делегатов съезда, Микоян резко раскритиковал сталинский «Краткий курс», отрицательно оценил литературу по истории Октябрьской революции, Гражданской войны и советского государства. Брат Микояна — авиационный конструктор, делегат съезда Артем Иванович Микоян — рассказал Анастасу Ивановичу о негативной реакции зала, с которой было воспринято его выступление. Большая часть делегатов осудила выступление Микояна. Не случайно и то, что оно почти не нашло поддержки в ходе прений. Исключением стало лишь выступление академика А.М. Панкратовой — она, как и Микоян, говорила о фальсификации исторических фактов в научной литературе.
Во время работы съезда в адрес его президиума поступила телеграмма от руководителя партийной организации Коммунистической партии Чехословакии в городе Теплице [1]:
«Я не согласен с выступлением правого Микояна, которое является оскорблением светлой памяти Сталина, живущей в сердцах всех классово сознательных рабочих, и будет с радостью воспринято всей буржуазией. Нас воспитал Сталин».
XX съезд был противоречив, как противоречивы были и те процессы, которые происходили в обществе, в партии, в верхнем эшелоне власти. Однако и весь ход прений на съезде не отразил сложностей и противоречивости переживаемого периода.
<...>
После того как съезд исчерпал повестку дня, избрал руководящие органы и фактически закончил работу, состоялось еще одно, 20-е заседание, на котором с информационным докладом выступил Хрущев. Этот доклад определил особое место съезда в истории. Он всколыхнул все советское общество, получил отклик во всем мире [2]. И сегодня, по прошествии 40 лет, интерес к этому событию не угасает.
Однако до сих пор все, что связано с рождением идеи зачитать секретный доклад на съезде, с его подготовкой, с борьбой мнений в президиуме ЦК по проблемам, нашедшим отражение в докладе, покрыто глубокой тайной.
<...>
Комплексный анализ документов Архива Президента Российской Федерации, Центра хранения современной документации, Архива Федеральной службы безопасности, Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории позволяет объективно представить малоизвестную картину политических столкновений в президиуме ЦК, проследить расстановку сил по важнейшим обсуждавшимся на его заседаниях вопросам с осени 1955-го и до конца февраля 1956 года, показать реакцию общества и партии на доклад Хрущева о культе личности Сталина.
В большой степени это удалось осуществить благодаря найденным в Архиве Президента РФ уникальным документам — записям отдельных заседаний президиума ЦК, сделанным заведующим общим отделом ЦК КПСС В. Н. Малиным.
<...>
Большой интерес вызывают воспоминания Микояна. Они представляют собой диктовки по отдельным вопросам истории начиная с 20-х годов и до октябрьского пленума ЦК 1964 года. Воспоминания отличаются откровенностью. В них сообщается о неизвестных фактах в деятельности Политбюро и об отношениях между его членами. Очевидно, поэтому диктовки Микояна никогда не публиковались и со дня его смерти хранились в сейфе заведующего общим отделом ЦК под грифом «Особо важная особая папка». До того как эти записи попали в архив, их читателями были лишь Ю. В. Андропов, М. А. Суслов, К. У. Черненко и его первый помощник В. А. Прибытков.
Обширный документ, представленный ЦК комиссией под руководством секретаря ЦК П. Н. Поспелова, — итог интенсивной работы большой группы сотрудников ЦК КПСС, Генеральной прокуратуры и КГБ СССР. Этот один из ключевых источников по рассматриваемой проблеме не был введен в научный оборот. О нем лишь вскользь упоминалось, но анализ содержания документа полностью отсутствовал. Наконец, для восстановления истории создания доклада о культе личности недоставало диктовок Хрущева от 19 февраля 1956 года, вошедших частично или полностью в текст его речи, произнесенной на съезде 25 февраля. В Архиве Президента РФ, к счастью, сохранились не только диктовки Хрущева, но и все варианты его доклада с точным указанием даты завершения работы над ними, со всеми замечаниями, которые делали члены президиума ЦК.
Анализ текста, продиктованного Хрущевым и впервые вводимого в научный оборот, позволяет исследователю точнее представить позицию Хрущева, понять его образ мыслей. Секретная часть работы XX съезда тщательно готовилась, и подготовка эта сопровождалась острыми дискуссиями в президиуме ЦК. Обеспокоенность части руководящего ядра партии по поводу возможного привлечения к ответственности за преступления, совершенные при Сталине, нарастала с каждым днем.
Первое открытое сообщение о бесчинствах, которые творились в органах госбезопасности, о фальсификации следственных дел появилось весной 1953 года. Инициатором таких публикаций был Л. П. Берия.
Сразу же после смерти Сталина новое руководство Министерства госбезопасности (МГБ) СССР предало широкой огласке действия органов госбезопасности по фальсификации судебных дел; сообщалось, что широко применялись пытки и истязания заключенных и что Сталин причастен к этим преступлениям. В печати были опубликованы факты, связанные с фальсификацией «дела врачей», «дела» грузинских политических деятелей, «ленинградского дела». В этой связи были преданы гласности методы работы следственного отдела МГБ по особо важным делам. Группу сотрудников этого Министерства уволили и даже арестовали.
Из тюрем и ссылок были возвращены близкие родственники и друзья членов президиума ЦК КПСС и других руководящих работников. Затем последовали обращения в ЦК и правоохранительные органы родственников других пострадавших — жертв репрессий 30-х годов. Количество освобожденных нарастало с каждым днем. Они рассказывали о пытках и истязаниях во время следствия, о нечеловеческих условиях содержания в лагерях. Резонанс от этих рассказов усиливался признанием властей в том, что невиновные люди были оклеветаны, прошли муки пыток и истязаний.
Процесс реабилитации захватывал широкие социальные группы. С каждым днем тайные дела, творившиеся в сталинских застенках, становились явными.
За короткое время были пересмотрены дела генералов К. Ф. Телегина, В. В. Крюкова, B. C. Голушкевича, И. А. Ласкина, адмирала В. А. Алафузова и других военачальников. Многих из них арестовали во время войны или после ее окончания и по несколько лет содержали под стражей без следствия и суда.
В середине 50-х годов была реабилитирована группа руководящих комсомольских работников, видные специалисты авиационной промышленности, Главного артиллерийского управления, значительное количество крупных партийно-советских работников, а также большая группа генералов, которые во время Великой Отечественной войны попали в немецкий плен.
Первое открытое сообщение о бесчинствах, которые творились в органах госбезопасности, о фальсификации следственных дел, появилось весной 1953 года. Инициатором таких публикаций был Л. П. Берия. После его ареста появились сообщения о том, что он несет прямую, а может быть, и главную ответственность за политические репрессии 30–40-х годов. В связи с подготовкой судебного процесса над Берией и его сообщниками следственные органы рассмотрели дела партийных, советских работников, осужденных после того, как летом 1938 года Берия появился в НКВД в качестве его руководителя и начальника Главного управления государственной безопасности. Тогда и были расстреляны видные партийно-государственные деятели: Р. И. Эйхе, П. П. Постышев, Я. Э. Рудзутак, А. В. Косырев.
Вместе с рассмотрением правомерности осуждения отдельных личностей прокуратура, опираясь на документы, которые предоставлялись МГБ и лично министром госбезопасности А. И. Серовым, осуществила проверку некоторых политических процессов, групповых судебных дел. Во всех случаях открывалась грубая фальсификация, основанная на так называемых «признательных показаниях» осужденных, которые добывали пытками.
В ходе следствия по делу Берии и его сообщников В. Н. Меркулова, В. Г.Деканозова, Б. З. Кобулова, С. А. Гоглидзе, П. Я. Мешика, Л. Е. Влодзимирского был найден большой очень важный материал, раскрывавший факты незаконных репрессий, фальсификации следственных дел, применения пыток и истязаний заключенных. Судебный процесс, состоявшийся в Москве 18–23 декабря 1953 года, был закрытым. Но после того как приговор суда был приведен в исполнение, по указанию президиума ЦК копии обвинительного заключения по этому делу — 48 страниц типографского текста брошюры большого формата — были разосланы в местные партийные организации. С ними знакомили партийных функционеров вплоть до членов райкома партии, руководителей кафедр общественных наук.
Таким образом, в конце 1953 года большая часть партийного актива была информирована о преступлениях, совершенных в 30–40-е и в начале 50-х годов органами госбезопасности, о фальсификации судебных дел, о пытках и истязаниях, которые применялись в широких масштабах.
Осенью 1955 года органы госбезопасности активизировали работу по пересмотру дел партийно-советских работников, осужденных в 1937–1939 годах. При этом вскрывались и грубые фальсификации дел, и методы, которыми добывались «признательные показания». Волна разоблачительных материалов становилась все больше. Президиум ЦК вынужден был активно заниматься рассмотрением фальсифицированных дел, реабилитировать безвинно пострадавших.
<...>
Каков же был политический расчет первого секретаря ЦК КПСС?
Хрущев, как и другие члены президиума ЦК, не только рассчитывал уйти от личной ответственности, но и понимал, что признание высшей партийно-государственной властью сталинских преступлений дискредитирует наиболее авторитетных и влиятельных членов президиума ЦК, тех, кто долгое время работал со Сталиным, кто был в 30-е годы членом Политбюро. Об этом он писал в своих воспоминаниях.
Постановка этой проблемы прежде всего подрывала авторитет тех, кто знал больше и, может быть, участвовал в сталинских преступлениях. Степень ответственности членов президиума ЦК могла стать инструментом давления со стороны тех, кто знал меньше, на тех, кто знал больше и, следовательно, нес большую ответственность. Таким образом, считал Хрущев, можно будет попытаться уйти от ответственности.
К осени 1955 года Хрущев был полностью убежден в том, что о его причастности к преступлениям сталинской эпохи не будет сказано ни слова.
Берия первым использовал данные о сталинских преступлениях как орудие давления на своих коллег, которых особенно пугало то, что он, раскрывая тайны фальсификаций дел, занимался этим один и оставил у себя в сейфе материалы, свидетельствующие о прямой причастности членов Политбюро к сталинским злодеяниям. Берия получал сведения в подведомственных ему органах госбезопасности. Члены Политбюро заподозрили, что Берия собирает против них досье и уничтожает документы, которые свидетельствуют о его собственных преступлениях и злоупотреблениях властью. Неслучайно после расстрела Берии члены Политбюро тут же уничтожили все документы из его сейфа. Хрущев говорил, что сделал это, даже не читая тех бумаг, которые находились у Берии. Может быть, он и не читал, но не вызывает сомнения, что его доверенные лица, в первую очередь Серов, внимательно изучили все эти документы.
Хотел ли Берия использовать эти сведения в борьбе за единоличную власть, или Молотов, Каганович, Маленков, Хрущев и Микоян опасались напрасно? От Берии можно было ждать чего угодно. Но то, что такая мысль у членов президиума ЦК в 1953 году была, свидетельствует о ясном осознании ими того, какая опасность для них существовала — такого рода разоблачения могли стать мощным оружием в борьбе за лидерство в партии. Некоторые из них употребили все силы, чтобы нейтрализовать возможную опасность; другие, опираясь на свое положение в партийном аппарате, настойчиво стремились использовать сложившуюся ситуацию с максимальной для себя выгодой.
К осени 1955 года Хрущев был полностью убежден в том, что о его причастности к преступлениям сталинской эпохи не будет сказано ни слова. Он смело обвинял других, будучи уверен, что изобличающие его документы либо уничтожены, либо находятся за семью печатями. Чем более надежно они были спрятаны, тем более резко осуждал Хрущев преступления, в которых сам принимал активное участие. После XX съезда Хрущев, как человек эмоциональный и решительный, предпринял шаги к массовому освобождению жертв политических репрессий. Около миллиона заключенных и ссыльных получили свободу. Несомненно, что Хрущев руководствовался в этом не только политическими расчетами, но и движением души.
Нельзя забывать о формировании в руководящих кругах партии, среди ее номенклатуры настроений осуждения произвола Сталина, безжалостных репрессий против партийно-государственных и хозяйственных кадров. Нарастание репрессий в конце 40-х — начале 50-х годов и реально приближавшаяся возможность повторения «большого террора» создавали атмосферу страха для всех социальных групп. Усиление репрессий в последние годы жизни Сталина еще раз продемонстрировало, что они являлись необходимым составляющим элементом сталинской системы.
В эти годы Сталин перенес центр тяжести в системе руководства партией и страной на органы государственной безопасности. С работниками следственного отдела по особо важным делам МГБ Сталин виделся чаще, уделял им времени больше, чем членам президиума ЦК. Фактически Сталин взял на себя руководство этим отделом МГБ. Он решал, кого следует арестовать, готовил вопросы для следствия, определял меру физического воздействия на арестованных с целью получения нужных для него показаний, выдвигал формулы обвинения и вместе со следователями МГБ редактировал и отрабатывал обвинительные заключения, приговоры для судебных органов в предстоявших процессах.
Учитывая опыт «большого террора» конца 30-х годов, Сталин вывел партийные кадры из-под контроля МГБ. Для них были созданы специальные следственные органы, своя прокуратура во главе со Шкирятовым, была даже создана специальная тюрьма для партийных работников.
Кадры государственных чиновников, члены ЦК, многочисленные местные партийные работники устали от непрерывного ожидания ареста, тюрьмы, смерти, преследований членов семей. Они нуждались в твердой гарантии личной безопасности. После смерти Сталина они решили, что настало время, когда этого можно наконец добиться.
Но было бы ошибкой полагать, что лишь субъективные моменты определили направленные на преодоление последствий сталинизма действия Хрущева и других членов президиума ЦК.
В 1953 году советское общество находилось накануне социального взрыва. Беспредельная мощь партии, безграничность ее власти, беззаветная преданность ей граждан страны — эти клише официальной пропаганды уже не могли скрыть глубочайших противоречий внутри общества.
В заключительной части диктовки, после рассказа о злоупотреблениях властью и злодеяниях Сталина, Хрущев смягчил общую оценку Сталина, объясняя его деятельность «любовью к трудящимся, стремлением защитить завоевания революции».
Многие миллионы людей долгие годы несли неимоверные лишения и жертвы. Но их терпению наступал предел. Основная масса населения уже утратила веру в обещанное партией «светлое будущее».
Нельзя сбрасывать со счетов опыт и личные наблюдения советских людей, прошедших фронт, побывавших за границей во время службы в армии в годы Великой Отечественной войны. Даже в условиях войны и разрухи жизнь в странах Европы была лучше, чем в Советском Союзе. Жизненный уровень немцев в побежденной Германии был выше, чем в победившем СССР. Люди смогли оценить и сопоставить достижения западной цивилизации с советской реальностью. Участие западных союзников вместе с СССР в войне против фашизма как бы приоткрыло перед простыми советскими людьми скрывавший остальной мир занавес. После войны этот занавес стал «железным».
Господствовавшая в СССР система держалась на авторитете Сталина, на репрессиях и страхе, который он вселял, безжалостно и жестоко распоряжаясь судьбами миллионов. Смерть диктатора вызвала в обществе двойственное настроение. С одной стороны, утрата казавшегося вечным обожествляемого вождя вызвала растерянность, сожаление, сочувствие, многие люди рыдали. С другой стороны, смерть Сталина ослабила страх перед государством.
<...>
Под влиянием многочисленных фактов расправ с видными деятелями партии, с партийными активистами резко менялась позиция членов президиума ЦК по отношению к Сталину. Об утверждавшемся среди них настроении может свидетельствовать такой факт. 5 ноября 1955 года состоялось заседание президиума ЦК, на котором обсуждался вопрос о праздновании очередной годовщины Октябрьской революции. На заседании был поднят вопрос и о предстоящем в конце декабря праздновании дня рождения Сталина. В предшествующие годы этот день отмечался торжественными заседаниями. Однако теперь на заседании президиума ЦК было решено собрание не проводить, а дату рождения Сталина отметить только в печати. Решительно против проведения заседания выступил Каганович. Ему возражал Ворошилов, который утверждал, что «народом это решение будет воспринято нехорошо». Булганин также высказался против заседания. Уклончивую позицию занял Микоян: он тоже был против заседания, но объяснял это не принципиальными соображениями, а тем, что два заседания — 6 ноября и 21 декабря — проводить очень тяжело.
8 декабря президиум ЦК обсуждал просьбы зарубежных компартий о пересмотре дел их руководящих деятелей, репрессированных в СССР в 30-е годы, и принял положительное решение.
31 декабря на заседании президиума состоялась острая дискуссия о репрессиях 30-х годов; в частности, был поднят вопрос об обстоятельствах убийства С. М. Кирова. В ходе прений высказывались предположения, что к этому убийству приложили руку чекисты, вспоминали при этом о словах Г. К. Орджоникидзе. Было решено просмотреть соответствующие документы, в том числе и следственные дела Г. Г. Ягоды, Н. И. Ежова и бывшего начальника Ленинградского областного управления НКВД Ф. Д. Медведя.
Но главным вопросом на этом заседании стал вопрос о судьбе членов ЦК, избранных XVII съездом партии, и делегатов этого съезда. Была создана комиссия во главе с Поспеловым. В ее состав вошли секретарь ЦК КПСС А. Б. Аристов, председатель ВЦСПС Н. М. Шверник, заместитель председателя Комитета партийного контроля ЦК П. Т. Комаров. Комиссии поручили изучить все материалы о массовых репрессиях против членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных XVII съездом партии, и других советских граждан в 1935–1940 годах.
Почему эта группа репрессированных привлекла внимание членов президиума ЦК КПСС? Их особенно возмущали расправы, истязания и расстрелы представителей партийной олигархии. Микоян, как он пишет, первым поставил этот вопрос:
«Как-то я попросил... примерно за полгода до XX съезда подобрать для меня и составить две справки: сколько было делегатов на XVII съезде (съезде победителей) и сколько подверглось репрессиям. Я попросил XVII съезд потому, что тогда еще не было репрессий среди членов партии. Это было тогда, когда на съезде не было антипартийных группировок, разногласий, было единство партии. Поэтому важно было посмотреть, что стало с делегатами этого съезда. И вторую справку — это список членов и кандидатов в члены ЦК партии, избранных на этом съезде, а потом репрессированных».
К этому надо добавить, что дела многих из пострадавших членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных XVII съездом партии, уже были рассмотрены в связи с обвинениями, которые выдвигались против Берии.
По мере приближения даты открытия XX съезда в президиум ЦК поступало все больше фактов о сталинских преступлениях. Активно действовала комиссия Поспелова, систематически информируя президиум ЦК о своей работе.
Все чаще на заседаниях президиума ЦК возникал вопрос о том, как информировать партию о вскрытых фактах сталинских преступлений. До 1 февраля 1956 года речь шла только об информации по поводу массовых репрессий в отношении партийных и советских деятелей во второй половине 30-х — начале 40-х годов.
1 февраля было решено доставить в ЦК бывшего следователя по особо важным делам МГБ СССР Б. В. Родоса, который находился в заключении за совершенные преступления. Об этом факте Хрущев рассказывал в докладе о культе личности. Ответы на вопросы, заданные Родосу, поразили членов президиума ЦК. Он заявил:
«Мне сказали, что Косиор и Чубарь являются врагами народа, поэтому я как следователь должен был вытащить из них признание, что они враги... Я считал, что выполняю поручение партии».
На заседании развернулось острое обсуждение сложившейся накануне съезда партии ситуации.
Хрущев прямо поставил вопрос перед своими коллегами:
«Хватит ли у нас мужества сказать правду?»
После выступлений Микояна, Поспелова и Серова, которые приводили конкретные факты, указывающие на то, что Сталин непосредственно руководил массовым террором и, в частности, что в города, области и республики давались лимиты на аресты и эта «разнарядка» утверждалась лично Сталиным, Хрущев предложил добавить в доклад еще и эти факты. Первухин, Булганин, Микоян поддерживали его предложение. По той краткой записи, которая передает обмен мнениями, трудно судить, какой конкретно доклад на XX съезде имел в виду Хрущев. Но учитывая, что вопрос об отдельном докладе о культе личности еще не вставал, даже не было решено информировать съезд о работе комиссии Поспелова, можно заключить, что Хрущев говорил об отчетном докладе, в котором предполагалось дать оценку репрессиям и Сталину. Тут же было принято решение поручить Серову, Руденко и комиссии Поспелова проверить дело М. Н. Тухачевского.
Острую дискуссию вызвало выступление Молотова, который заявил, что в докладе надо обязательно отметить роль Сталина как великого руководителя и продолжателя дела Ленина. Против Молотова первым выступил Микоян, затем М. З. Сабуров, который сказал так:
«Если верны факты, разве это коммунизм? За это простить нельзя».
С Микояном и Сабуровым согласился Маленков, признавший, что вопрос о Сталине ставится правильно и об этом надо сказать партии. В поддержку Хрущева выступили также Первухин и Булганин. Последний подчеркнул, что в докладе не следует превозносить Сталина. Ясно, что речь шла об отчете ЦК, а не о докладе о культе личности. Молотова безоговорочно поддержал только Ворошилов и — с небольшими оговорками — Каганович. Молотов и Ворошилов ставили вопрос о более глубоком изучении всех фактов и в связи с этим высказались в том смысле, что говорить о выводах комиссии Поспелова на съезде преждевременно. Сомнения Молотова не были приняты во внимание.
Завершая обсуждение, Хрущев сказал, что решать надо в интересах партии.
«Сталин, — подчеркнул он, — [был] предан делу социализма, но все [делал] варварскими способами. Он партию уничтожил. Не марксист он. Все святое стер, что есть в человеке. Все своим капризам подчинил. На съезде не говорить о терроре. Надо наметить линию — отвести Сталину свое место».
Он призвал «усилить обстрел культа личности», почистить плакаты, литературу, взять за образец Маркса и Ленина.
Впервые на заседании президиума ЦК так определенно и остро говорили о культе личности Сталина, о его методах, о нем как об организаторе массовых репрессий. Очевидно, желая подчеркнуть преступность действий Сталина, Хрущев заметил, что,
«наверное, Ягода — чистый человек»; то же он сказал о Ежове.
К началу февраля комиссия Поспелова закончила свою работу и представила в президиум доклад объемом около 70 страниц машинописного текста.
<...>
9 февраля 1956 года президиум ЦК заслушал сообщение комиссии Поспелова. Микоян вспоминал:
«Докладчиком от комиссии был Поспелов (он был и сейчас остается просталински настроенным). Факты были настолько ужасающими, что, когда он говорил, особенно в таких местах очень тяжелых, у него на глазах появлялись слезы и дрожь в голосе. Мы все были поражены, хотя многое мы знали, но всего того, что доложила комиссия, мы, конечно, не знали. А теперь это все было проверено и подтверждено документами».
После доклада Хрущев изложил свою позицию [26]:
«Несостоятельность Сталина раскрывается как вождя. Что за вождь, если всех уничтожил? Надо проявить мужество сказать правду. Мнение: съезду сказать, продумать, как сказать. Кому сказать. И если не сказать, тогда проявим нечестность по отношению к съезду. Может быть, Поспелову составить доклад и рассказать: причины культа личности, концентрация власти в одних руках, в нечестных руках».
Хрущев на этом заседании поставил один из важных вопросов: где следует сказать о преступлениях Сталина? И тут же дал на него ответ: на закрытом заседании съезда. Он предложил напечатать и раздать делегатам съезда ленинское «Завещание» и «Письмо по национальному вопросу».
Молотов выступил первым. Он вновь попытался убедить членов президиума в том, что в докладе должна быть формулировка «Сталин — продолжатель дела Ленина», и аргументировал это тем, что тридцать лет партия жила и работала под руководством Сталина, осуществила индустриализацию страны, одержала победу в войне и вышла из нее великой державой. Молотов заметил, что отношение к Сталину оценивается как культ личности, но «мы так же говорим о Ленине, о Марксе».
Хрущев не согласился с Молотовым.
Следующим взял слово Каганович.
«Историю обманывать нельзя. Факты не выкинешь, — сказал он. — Правильное предложение товарища Хрущева — доклад заслушать, „Завещание“, „Письмо по национальному вопросу“ раздать... Мы несем ответственность, но обстановка была такой, что мы не могли возражать». Далее Каганович рассказал о трагической судьбе своего брата. «Но мы были бы нечестны, — продолжил он, — если бы сказали, что эта вся борьба с троцкистами была неоправданна. Наряду с борьбой идейной шло истребление кадров. Я согласен с товарищем Молотовым, чтобы провести с холодным умом, как сказал товарищ Хрущев».
Каганович считал, что информировать делегатов съезда надо так,
«чтобы нам не развязать стихию. Редакцию доклада преподнести политически, чтобы тридцатилетний период не смазать, хладнокровно подойти».
Поддерживая предложение Хрущева, он солидаризировался с Молотовым. Становилось ясно, что «хладнокровный подход» и «политическая редакция доклада» исказили бы сущность того, о чем собирался докладывать Хрущев.
Булганин, поддерживая в целом предложение Хрущева, посчитал возможным, оценивая роль Сталина, разделить его деятельность на два этапа: первый — до 1935 года, когда Сталин был «правоверным марксистом»; второй — после 1935 года, когда Сталин перестал быть марксистом.
Очень эмоционально выступил Ворошилов. Призывая к осторожности, он рассказывал о непримиримой и жесткой борьбе Сталина с врагами партии.
«Сталин осатанел в борьбе с врагами», — заметил он. <...>
19 февраля Хрущев продиктовал текст, который стал основой доклада, зачитанного им на съезде. Можно предположить, что на столе Хрущева во время его диктовки были вариант доклада Поспелова и Аристова и вариант, подготовленный Шепиловым, а также письмо Снегова. Несомненно, Хрущев внес свой вклад в разработку структуры доклада. Он снял некоторые выводы, имевшиеся в докладе комиссии Поспелова. Среди них — утверждение о том, что так называемые оппозиционные центры и блоки на самом деле никогда не существовали, что все это фальсификация органов госбезопасности. В докладе комиссии Поспелова прямо и определенно говорилось о массовых репрессиях против простых советских граждан:
«Но ничем не мог быть оправдан массовый террор против многих честных советских людей, против многочисленных кадров партии и советского государства».
В докладе Хрущева к жертвам культа личности были отнесены только коммунисты, придерживавшиеся сталинской ориентации, но никак не оппозиционеры и не простые граждане. Что же касается оппозиционеров, то Хрущев осудил не репрессии против них, а только лишь масштаб этих репрессий и широкое применение высшей меры наказания.
Главный вывод комиссии Поспелова, повторенный в докладе Хрущева, заключался в осуждении «вражеской политики истребления партийных и советских кадров». В целом в диктовке имелось немало формулировок, делавших текст проекта доклада, подготовленного Поспеловым и Аристовым, более острым, но мысль о том, что в борьбе с оппозицией репрессии были оправданны, только не в тех масштабах, которые применял Сталин, осталась:
«Если бы и нужно было применять суровые меры, которые были применены, то они должны были быть применены к гораздо меньшему кругу лиц, к гораздо меньшему количеству, только по отношению к тем лицам, которые были безнадежными, которые упорно не отказывались от своей вредной деятельности. Кроме того, необязательно их было уничтожать — можно было держать в тюрьмах, в ссылках».
Однако культ личности Сталина еще не был развенчан. В тексте отчетного доклада до второй половины января 1956 года еще шла речь о «непобедимом знамени Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина», «о знамени преобразующего мир учения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина», и только лишь в предпоследнем варианте эти формулировки были исправлены по предложению Микояна. Но при этом была принята формула «марксизм-ленинизм». В таком варианте из перечня классиков исключался не только Сталин, но и Энгельс.
В заключительной части диктовки, после рассказа о злоупотреблениях властью и злодеяниях Сталина, Хрущев смягчил общую оценку Сталина, объясняя его деятельность «любовью к трудящимся, стремлением защитить завоевания революции».
В тексте доклада, зачитанного на XX съезде, эта формула приобрела законченное выражение:
«Бесспорно, что в прошлом Сталин имел большие заслуги перед партией, рабочим классом и перед международным рабочим движением. Вопрос осложняется тем, что все то, о чем говорилось выше, было совершено при Сталине, под его руководством, с его согласия. Причем он был убежден, что это необходимо для защиты интересов трудящихся от происков врагов и нападок империалистического лагеря. Все это рассматривалось им с позиций защиты интересов рабочего класса, интересов трудового народа, интересов победы социализма и коммунизма. Нельзя сказать, что это действия самодура. Он считал, что так нужно делать в интересах партии, трудящихся, в интересах защиты завоеваний революции. В этом — истинная трагедия».
В ходе доклада, повествовавшего о трагических событиях, преступлениях и злодеяниях, этот вывод, противоречивший всему тому, что было сказано ранее, затерялся. Но в тексте доклада он остался и со всей красноречивостью свидетельствует о настроениях членов президиума ЦК КПСС в феврале 1956 года.
Окончательный вариант доклада разослали членам и кандидатам в члены президиума ЦК, которые, ознакомившись с ним, сделали свои замечания и в целом одобрили текст. К 23 февраля он был полностью готов.
<...>
Фотография на обложке: ХХ съезд КПСС / ТАСС