Кто этот человек?

Советский человек — это человек, который сформировался в условиях укрепляющегося тоталитарного режима. Соответственно, вся его социализация — то есть формирование, образование, самопонимание, самоопределение — совпадает с установлением этого принципиально нового режима. И как мы первоначально предполагали, с уходом этого человека, в силу демографических причин, режим начинает распадаться. Идея эта возникла в конце семидесятых годов, когда стало ясно, что коммунистическая, марксистская, советская идеология умирает (или в брежневское время она уже умерла), что появляется новая идеология русского имперского национализма, но пока еще прикрытая советской оболочкой.

Все тоталитарные режимы формируют свой новый тип человека, который является и проектом будущего нового человека, и материалом для собственного строительства. Человек, свободный от эксплуатации, от буржуазной этики, от старых предрассудков. Человек убежденный, альтруистический, сознательно относящийся к труду, ориентированный на будущее и коллективистки настроенный. Это и будет новый, принципиально новый человек. Такое вот идеализированное, героическое начало.

Главной проблемой было то, как соединяются идеологический проект и реальная повседневная жизнь. Если очень коротко сказать, то мы зафиксировали образ человека, уже его тип, определенный набор поведенческих характеристик, психологических установок, способов адаптации к жизни, жизненных стратегий. Это человек, который научился жить с репрессивным государством, приспособился к нему. Первое исследование, которое мы разработали (это был февраль 89-го года, еще до конца СССР, но в предчувствии, в ожидании этого), — это было первое большое принципиальное исследование, касавшееся всех сторон существования такого человека. И мы предполагали и отчасти реализовали то, что через каждые четыре-пять лет будем повторно замерять и смотреть, как уходит этот человек, потому что исходная посылка была в том, что новое поколение не готово вступать в сделку с этой системой, с режимом.

В итоге выяснилось, что этот описанный в первом исследовании тип человека не уходит, а воспроизводится, как это ни странно. Оказалось, что это были наши иллюзии, и дело не в том, что появляются новые группы молодых людей, которые приходят со своими идеалами, установками, запросами и представлениями о жизни, а то, что с ними делают институты. Соответственно, встал вопрос: а что меняется и с какой скоростью меняется в этом обществе? И получилось, что разные процессы эволюции, изменения в разных сегментах нашего общества идут с разной скоростью и даже в разном направлении. Быстрее всего меняются экономические отношения, мода, система коммуникаций. А все, что касается символических структур — и это прежде всего отношения власти, — остается практически неизменным. Поэтому именно базовые институты как организации власти — армия, суд, система образования — практически остались неизменными и воспроизводят этот тип человека, заставляя приспосабливаться к этому новое поколение. В чем, собственно, суть того типа, который мы описали?

Признаки советского человека

Первая и основная характеристика — это государственный человек, который не знает ничего другого, кроме отношений с властью государства. Это тотальный контроль над частной, общественной жизнью, работой. Это, соответственно, причастность к государству, возникновение и поддержка государственного патернализма. И, соответственно, очень короткий горизонт своих возможностей, потому что этот человек не представляет, как можно жить в других условиях. Раз именно это становится ключевым моментом, то это и есть теневая, обратная сторона подобной государственной принадлежности, это социальный инфантилизм. Это чувство зависимости от государства, чувство беспомощности — то, что психологи называют «выученной беспомощностью», поскольку любое движение в сторону от предписанных рамок поведения наказуемо. Это очень важное подавление собственной активности, собственной инициативы. Или, если сказать точнее, осознание возможности собственного поведения только в рамках государственно предписанных правил.

Это одна ось, другая же: поскольку возникала политика принудительного равенства — то, что называется уравниловкой, — соответственно, возникало и хроническое чувство дефицита, ощущение привычной бедности, лишения людей и, как ответ на это — чувство зависти ко всем окружающим, кто выделялся на этом фоне. Несмотря на всю риторику однородности или уравнительности, возникала иерархическая структура, которая так или иначе принималась населением по факту. С одной стороны, понижающая уравнительность всем — пусть понемногу, но всем одинаково. С другой стороны, принятие того, что начальство обладало целым рядом привилегий, которые воспроизводили иерархическую структуру общества. Иначе говоря, если сравнивать с другими социумами, то мы получали подавление представлений об универсальности права, что ко всем закон применяется одинаково.

В советском обществе даже нормы права применялись по-разному. Члена номенклатуры, коммуниста нельзя было осудить, поскольку он не подлежал обычному суду. Номенклатура обычно не была подсудна. Надо было исключить человека из партии, и только после этого он мог подлежать обычному закону. Иначе говоря, выстраивалась система иерархического распределения прав, возможностей, привилегий, достатка и прочее. И это принималось.

Третий момент, очень важный, заключается в том, что формировалось и воспроизводилось имперское сознание, но в виде культа великой державы. Поскольку строилось новое общество, то оправдывалось оно не только через проект построения принципиально нового типа общества, но и сильного общества в военном отношении. После победы в войне оно получило еще и моральный авторитет государства —освободителя других народов от фашизма. Соответственно, получало как бы санкцию на применение силы в отношении других народов, это тоже было очень важно.

Иначе говоря, если суммировать, то это человек мобилизационного общества, милитаризированного общества, человек, от которого ожидалось самопожертвование, готовность отстаивать и защищать рубежи родины и жертвовать собственным благополучием. Сам по себе этот идеологический проект очень скоро показал свою нереалистичность. Полностью он не мог быть реализован. С таким уровнем образования говорить об идеологической индоктринации было бессмысленно. Возникла система взаимного приспособления и торга. Ее можно назвать коррупцией, можно назвать двоемыслием. Но, в любом случае, самоустойчивость и выживание системы было основано на взаимных допусках и допущениях, взаимном лицемерии и неявных соглашениях. Это все довольно быстро вылилось в поговорки, которые мы знаем: «Они делают вид, что они нам платят, мы делаем вид, что мы работаем». И такого рода системы пронизывали абсолютно все плоскости социального существования. Каждый по отдельности «против», все вместе голосуют «за», например.

Эта система взаимного коррумпирования, взаимного обмана, демонстративной лояльности и принципиального неуважения довольно быстро утвердилась и позволяла существовать, придавала некоторую эластичность этому жесткому режиму.

Выжить и сохраниться

Основной установкой этого человека было физическое самосохранение, установка на выживание в этой мясорубке бесконечных войн, репрессий, ГУЛАГа, хронического дефицита и всего прочего. Происходит формирование идеала потребления. К концу семидесятых годов возникло мощное стремление жить по-человечески. Или, как потом это было названо, «жить как в нормальных странах». Я подчеркиваю эту утопию «нормальных стран», «нормальности», которая потом стала основанием для развала СССР.

Это было первым, что мы описали: постоянная система двоемыслия, имперское сознание и гордость за большую страну, за великую страну, когда нас все уважали, потому что боялись, сопровождающееся ощущением хронического стыда. Великая держава, а живем в бедности, неуважении, грубости нравов. Получалась очень интересная структура двоемыслия. Почти по Оруэллу — соединение антиномических представлений, которые кажутся шизофреническими, но именно они и создавали устойчивость и гибкость всех отношений в этом закрытом репрессивном социуме. С одной стороны, еще раз говорю, Запад враждебен нам и от него ожидаются война, чуждость традиций, чуждость ценностей. С другой стороны — жить как в нормальных странах. Шмотки, ширпотреб Запада, конечно, приводил в восхищение и задавал очень устойчивый тренд на потребление. Понятно, что это критиковалось как мещанство, как потребительство, но это было совершенно неистребимо и в конце концов подрывало тот консенсус, на котором держался социальный порядок.

Кто такие инженеры, экономисты, преподаватели, редакторы, цензоры, журналисты? Это все, в условиях той централизованной системы, бюрократия. Именно этот средний слой и развалил систему, как только возникла возможность и произошло обращение Горбачева к новому поколению чиновников, функционеров, на которых он пытался опереться в борьбе разных группировок, старой геронтократии, ЦК и новых людей. Как только пришло понимание, что надо что-то делать, пусть даже страна явно оказывалась в стагнации, темпы роста снизились до нуля, то апелляция Горбачева к этому слою — гласность и перестройка — развалила эту систему при довольно сильной апатии и отчуждении от политики основной части населения.

Реформы проводились чисто бюрократическими методами, сверху, не опираясь на интересы разных групп населения и не включая, не порождая новых отношений в отношении гражданского общества, новых институтов, которые могли бы дать простор для принципиально новых социальных отношений. Поэтому кризис девяностых годов, резкое падение уровня жизни подняло этот тип советского человека и сделало его доминантным, но уже в совершенно новых условиях, что породило запросы на ценностную компенсацию другого типа: через ностальгию по советской системе, через идеализацию прошлого, замену светлого будущего утопией светлого прошлого и всей этой компенсаторной демагогией, которую мы сегодня видим, вроде традиционных ценностей, духовных скреп, мифологического прошлого и прочего, при снова не изменившихся институтах.