Гарантии права собственности недвусмысленно описаны в статьях 34 и 35 российской Конституции 1993 года. Тем не менее даже сами собственники относятся к своему праву своеобразно. «Если государство скажет, что мы должны его отдать, мы его отдадим. Мы не отделяем себя от государства», — так говорил Олег Дерипаска о своем главном активе в знаменитом интервью газете Financial Times пять лет назад. В России богатые промышленники со времен Петра I и вплоть до Первой мировой войны действовали в условиях крайне ограниченных прав собственности. По каким причинам царский режим веками отказывался предоставить подданным твердые права собственности? Поможет ли исторический опыт объяснить, почему право собственности остается слабо защищенным и в России XXI века?

В XVIII — начале XIX веков самой очевидной параллелью Олегу Дерипаске были семейства Строгановых и Демидовых. В течение нескольких поколений они занимались добычей и обработкой минерального сырья на огромных территориях, предоставленных им государством. Эти промышленники впоследствии стали дворянами, достигнув тем самым невиданного для людей их сословия статуса. Много лет спустя, в середине XIX века, после Крымской войны, корпорации показали, что именно такие организации способны наиболее эффективно аккумулировать инвестиции и технические знания, осуществлять проекты в области добычи сырья и производства, а также обеспечивать появление новых больших предприятий: железных дорог, пароходств и коммерческих банков. Но, несмотря на значительную институциональную эволюцию, эти новые корпорации сталкивались все с той же давней проблемой ограниченных прав собственности. Власти сохраняли правовой и административный контроль над активами; произвол властей также имел место.

Государство оправдывало «неусыпную административную опеку» тем, что в росте капитализма ему виделся «процесс искусственной прививки или насильственного внесения в русское народное хозяйство чуждых ему, выросших на почве „гнилого Запада“ начал».

Экономические преимущества корпоративной формы предпринимательства были очевидны уже в век парового двигателя. Но российское правительство опасалось, что следствия ускоренного экономического развития — быстрая урбанизация, появление масштабных производств, обезличенные рыночные отношения — подорвут социальную стабильность. Егор Канкрин, министр финансов при императоре Николае I, говорил, что при создании новых корпораций «требуется вящая осторожность правительства», в особенности чтобы защитить инвесторов от спекулянтов и мошенников. «Лучше отказать десяти не совершенно положительным компаниям, нежели допустить одну ко вреду публики и самого дела», — говорил Канкрин. Нарушение закона во имя политической, социальной и экономической стабильности представлялось чиновникам вполне государственным поведением. Глава Третьего отделения, шеф жандармов при Николае I Александр Бенкендорф сформулировал это понимание законности в известных словах: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства».

Даже Михаил Рейтерн и Сергей Витте, министры финансов соответственно в 1862–1878 и 1892–1903 годах, считающиеся просвещенными сторонниками экономического развития, без церемоний относились к правам собственности, ограничивая их и в законодательном порядке, и произвольными действиями государства. Уставы корпораций, действовавших в девяти западных губерниях европейской России, запрещали покупку более 200 десятин сельскохозяйственной земли, чтобы не дать еврейским, польским и иностранным купцам накапливать значительные земельные владения как акционерам компаний — как индивидуальные граждане они с 1860-х годов не имели права владеть землей в этой части страны (черта оседлости). Комитет съездов представителей акционерных коммерческих банков (банковская ассоциация того времени) жаловался, что правительством установлены невиданные в Европе ограничения их деятельности, например ограничения размера учредительного капитала и запрет, за исключением особых случаев, на увеличение или уменьшение капитала и на открытие новых подразделений. По словам представителей ассоциации, банки не просто были «связаны по рукам и ногам бланкетным уставом». Государство оправдывало «неусыпную административную опеку» тем, что в росте капитализма ему виделся «процесс искусственной прививки или насильственного внесения в русское народное хозяйство чуждых ему, выросших на почве „гнилого Запада“ начал».

Ограничительные меры крайне осложняли предпринимательство в имперской России. Но склонность правительства произвольно нарушать собственные законы мешала развитию еще больше, поскольку не позволяла предпринимателям измерять риск и точно рассчитывать будущие расходы, доходы и прибыли. В моменты периодически случавшихся кризисов, когда вполне здоровые компании вдруг оказывались неплатежеспособными, Государственный банк спасал некоторые из них, предоставляя отдельным предприятиям «неуставные ссуды» в нарушение собственного устава. При этом другие компании, те, которым средств не доставалось, могли оказаться банкротами. Столь же произвольной была политика государства по отношению к промышленным синдикатам. Позволив производителям биржевых товаров стабилизировать цены после финансового кризиса 1899 года, Витте и его преемники отказались отменять закон, запрещавший фиксирование цен. Министр торговли и промышленности Иван Шипов заявлял, что синдикаты не нужно ни защищать, ни ограничивать, поскольку они приносят экономике в равной степени пользу и вред, но не многие бюрократы разделяли эту точку зрения. Законы против фиксирования цен применялись редко, но, как писал правовед Август Каминка, государство в любой момент могло «вырвать случайную жертву».

Глядя из исторической перспективы, можно смело сказать, что богатство магнатов путинского времени значительно превосходит достижения фаворитов-промышленников царского времени. Преследование соперников российского лидера в современной России более персонализировано, чем периодические случаи государственных злоупотреблений до революции. Но, несмотря на эти различия, слабость правового порядка в целом и незащищенность права собственности так же характерны для сегодняшней России, как и для дореволюционной.

Впрочем, история — не приговор. Устранение излишнего вмешательства государства, произвола, коррупции и других препятствий рациональной экономической деятельности возможно с помощью политических реформ. Историки показали, что такие институты, как разделение власти между избранными законодателями и монархом, а также гарантии соблюдения прав собственности, способствовали развитию предпринимательской активности. Эти институты впервые сложились в Великобритании после Славной революции в 1688–1689 годах. Похожая модель сформировалась и в США благодаря заложенным в Конституции этой страны (1788 года) сдержкам и противовесам между исполнительной, законодательной и судебной ветвями власти и отмене рабства в 1865 году. Имперская Россия, как и большинство стран вне Западной Европы и Северной Америки, не следовала этим примерам. Великие реформы в России, включая освобождение крестьянства, введение городского и земского самоуправления и судебную реформу, слегка ограничили царскую власть. Революционные события 1905 года заставили императора расширить гражданские права и создать избираемый парламент, Государственную думу. Но либеральных сил оказалось недостаточно, чтобы добиться введения в стране конституционного режима.

Напряженные отношения внутри корпоративной элиты, разделенность по социальным, этническим и региональным признакам не позволили русской буржуазии по-настоящему сформироваться до 1905 года. А в силу отсутствия единой политической программы принципы верховенства права и защиты собственности так и не смогли восторжествовать в последнее десятилетие перед Первой мировой войной. Сегодня, век спустя, не хватает всего лишь политической воли уважать Конституцию и довести до логического результата реформы, необходимость которых давно осознана.

Фотография на обложке: Нижне-Салдинский металлургический завод, основанный Никитой Демидовым в 1760 году / Сайт юных краеведов СОШ № 10 г. Нижняя Салда