Акции протеста весны–лета 2017 года стали свидетельством серьезной эволюции оппозиционного движения в России. Казалось бы, начиная с 2013 года мы наблюдаем спад протестной активности, вызванный кризисом Болотной, государственными репрессиями и расколом критически настроенной публики по украинскому вопросу. Вместе с тем как выступления 26 марта, так и июньские события демонстрируют не только возобновление мобилизации, но и изменение содержания протеста. Наши интервью с участниками акции в Петербурге позволяют наметить некоторые изменения повестки протестного движения.

Изучая митинги «За честные выборы» 2011–2012 годов и опрашивая их участников, мы в Лаборатории публичной социологии пришли к выводу о своеобразной «бессодержательности» зимних протестов. С одной стороны, протестующие не столько выдвигали социально-политические требования, сколько требовали признать сам факт возникновения публичной сферы в России, сделать видимым процесс «пробуждения гражданского сознания». С другой стороны, лозунги про борьбу с коррупцией, да и про сами честные выборы были лишены конкретики — они были эмблемами системных перемен. Разберемся с честными судами и коррупцией — и система заработает сама. Сможем добиться честных выборов — и Путина сменит демократическое правительство.

Такая повестка перекликалась с либеральной идеологией, которая доминировала в антипутинских протестах. В то же время июньские акции отличались от Болотных митингов обилием социальных лозунгов и требований. Дело в том, что уже после спада мобилизации движение Навального, но также локальные активистские группы, образованные митингующими, уставшими от митингов, и сообщества, складывавшиеся вокруг муниципальных кампаний, — эти разные инициативы, возникшие на волне Болотной, смогли не только пережить ее, но и развить ее импульс во что-то новое. Каковы новые черты оппозиционных протестов?

От фактов к популизму

Навальный ⁠и сложившееся вокруг него движение — один ⁠из самых заметных и успешных политических ⁠проектов, оставшихся от «болотного» запала. Его ⁠успех был связан ⁠не столько с тем, что он артикулировал ⁠требования, ценности или идеологические предпочтения, близкие людям, сколько с изобретением своеобразной технологии убедительности. Он сумел политизировать аполитичную по своему происхождению веру в факты, говорящие сами за себя.

Культ фактов появился в позднесоветское время, когда разочарование в официальной коммунистической идеологии и очевидность телевизионной лжи привели к тому, что люди могли доверять лишь собственным глазам. По телевидению говорят об успехах советской экономики и росте рядов партии, но достаточно оглянуться вокруг, чтобы увидеть, что это неправда. Навальный положил в основу своей повестки демонстрацию фактов, чья истинность была подтверждена документами, видеосъемками, цифрами, — он брал не идеологией, а достоверностью, не требованиями, а очевидностью. Мишенью же Навального была в первую очередь идеологически нейтральная коррупция. Потом, поняв, что подобная «политика подлинности» выдохлась, но что экономический кризис в России — это надолго, он стал добавлять в свою риторику все больше социальной повестки. Воровство связывалось с социальным расслоением. А сама коррупция из системной проблемы превратилась в механизм грабежа народа элитой.

Если в 2011 году, не говоря уже о предшествующем периоде, повседневная жизнь и политика были разъединены, то сегодня, как говорят в интервью критически настроенные студентки, «невозможно не интересоваться политикой, ведь это же неотъемлемая часть самой нашей жизни».

Если мы посмотрим на вдохновленный стилем Навального фильм Валерия Балаяна «Хуизмистерпутин», мы увидим, что за «популистским поворотом» Навального последовала и оппозиционная риторика в целом. В фильме мы наблюдаем уже не типично либеральное противопоставление 1990-х как времени свободы и 2000-х, ознаменовавших переход к «диктатуре». Скорее, мы видим критику всего постсоветского политико-экономического порядка, зиждущегося на экспроприации богатств у населения. Путин и Собчак под «прикрытием» Гайдара продавали за рубеж национальное благосостояние. Грубо говоря, этот фильм столько же напоминает повестку СПС, сколько и риторику КПРФ. Собирая интервью 12 июня, мы увидели, как социальная повестка появилась и на уровне массового сознания протестующих.

В интервью звучали привычные слова, что стране в первую очередь нужна сменяемость власти, честные выборы и независимые суды, — а потом и другие проблемы будет нетрудно решить. Однако эта риторика уже не столь отчетливо доминировала. Группа подростков, охотно согласившихся дать интервью, обрушивается с критикой на российскую общественную систему, в которой у ничтожной кучки людей «есть все, а у большинства нет ничего». Молодые девушки-студентки жалуются на то, что педагогическое образование, к которому они так стремились, не принесет им заработка, и придется работать официантками — эта ситуация представляется им несправедливой. Они пришли на митинг, чтобы изменить ее. Стоящая под зонтом женщина, явно чувствующая себя неуверенно на митинге, говорит, что пришла, несмотря на позицию мужа — он поддерживает Путина. На вопрос, какие главные проблемы существуют сегодня в российском обществе, она называет низкие пенсии, безработицу, социальную незащищенность. Пара средних лет утверждает, что оппозиция должна бороться с ситуацией, когда молодые люди не могут устроиться на работу. Таким образом, происходит соединение либеральной и левой риторики. Очевидно, что этому расширению повестки, приведшему к росту социальной базы протестов, предшествовала, помимо прочего, работа Навального в регионах: поездки по стране, общение с жителями, агитация.

Омоложение протеста

Расширение протеста происходит не только за счет привлечения людей из непривилегированных социальных страт. Еще одно значимое изменение — омоложение движения. После выступлений 26 марта, когда большое число подростков забрали в полицию, прессу наводнили рассуждения о «протесте молодых». Впрочем, оценки экспертов разнились: от утверждений, что молодежь стала революционным субъектом, до критики «иллюзии» сверхпредставительства молодых на митингах.

На мой взгляд, молодежи, включая подростков, действительно стало больше. И этому есть довольно простое объяснение. Несмотря на маргинализацию протестного движения после 2013 года, в стране произошла нормализация политики. Если в 2011 году протестной публичной сферы не было и митинги за честные выборы создали ее чуть ли не с нуля, то сегодня оппозиционная политика стала фактом и нормой общественной жизни, по крайней мере в определенных социальных слоях. Ролики Навального популярны в интернете, режиссер Сокуров критикует Путина на вручении «Ники», в Москве и Петербурге то и дело проходят марши и шествия, а в районах независимые кандидаты в муниципальные депутаты ведут борьбу с политическим режимом на микроуровне. Поэтому и политическая социализация нового поколения — к тому же чуть ли не живущего в интернете — происходит более плавно и органично.

Если в 2011 году, не говоря уже о предшествующем периоде, повседневная жизнь и политика были разъединены, то сегодня, как говорят в интервью критически настроенные студентки, «невозможно не интересоваться политикой, ведь это же неотъемлемая часть самой нашей жизни». А пришедшие на Марсово поле старшеклассники так говорят о своей политизации: «Я вам могу объяснить, как это происходит у нас в классе. …Половина вообще нейтральны, стараются не лезть в политику, потому что ну типа рано, что с них взять. Вторая половина знает, кто такой Навальный, может быть, мемами переписываются про Навального, типа так блэд, ну, это изредка. И еще они при этом понимают, что происходит».

И омоложение, и расширение социальной базы протестов, на мой взгляд, говорит об успехе продолжателей дела Болотной, главным из которых является Алексей Навальный. Вместе с тем недавние акции демонстрируют уязвимые места оппозиционного движения. Например, внезапное решение переместить акцию на Тверскую в Москве ставит вопрос о подотчетности лидера демократического протеста. Будет ли он и впредь самолично принимать решения по ключевым, стратегическим вопросам? Отсутствие в программе Навального пункта о конституционной реформе, которая ограничивала бы суперпрезидентскую модель управления страной, делает этот вопрос особенно актуальным и острым.

Фотография на обложке: Участники антикоррупционного митинга в Москве, 2017 / Евгений Фельдман, фотопроект «Это Навальный»