В 2008 году социолог Борис Дубин обобщил уровни, на которых существует массовая культура в современном российском обществе.
Уже больше 20 лет для «людей культуры» в России как будто бы нет никаких принудительных внешних барьеров и засовов, препятствий для самореализации. Все, кто хотел и мог что-то сказать и сделать, сказали и сделали. Чем же мы располагаем на нынешний день, если исходить из того, что наши соотечественники более или менее регулярно читают, видят на экранах, слушают по радио? С какими смысловыми мирами имеют дело жители России как читатели, слушатели, зрители? Намечу их контуры очень обобщенно и кратко – сейчас меня будет интересовать содержание коллективных образов: какие значения в них активизируются, что происходит с их носителями в процессе восприятия, в какие ситуации они при этом погружены.
Первый смысловой план: Россия, которая пытается воевать и делает это плохо, бессмысленно, нерасчетливо и безрезультатно – как, скажем, в нашумевшем фильме Ф. Бондарчука «Девятая рота», в более свежем «12» Н. Михалкова.
Как бы там ни было, война – это состояние функциональное. Оно не просто повторяется в истории страны (даже за последние 50 лет, считающихся «мирными», не было десятилетия, когда Россия не воевала бы на своей или чужой территории) – оно необходимо по функции: коллективное целое в России вне таких экстраординарных условий, как война или сомасштабные с ней чрезвычайные события, отменяющие нормальный социальный порядок, как будто и не в состоянии возникнуть. Таков некий обязательный горизонт, который присутствует сегодня в коллективном сознании, в литературе, в искусстве, в представлениях об истории, в разговорах о прошлом, в ответах на вопросы социологов, что такое ХХ век, каковы его главные события, какие главные события прошедшего года и т. д., и без которого для россиян нет общего «мы». В ответах самых разных людей на подобные вопросы социологов всегда так или иначе присутствует смысловой пласт, соотнесенный с войной, состоянием войны, испытанием, героизмом.
Другой план: Россия, которая пытается уверовать – отошлю в качестве примера хотя бы к недавнему фильму Павла Лунгина «Остров».
65% россиян, а по некоторым замерам уже и до 75%, сегодня называют себя православными. Из них бывают в храмах хотя бы раз в месяц, молятся, исповедуются, читают священные книги 6–8 %. Что имеют в виду остальные? Если мы возьмем называющих себя православными, а тем более составляющих правоверное ядро, в качестве группы и проследим, как они, сравнительно с другими, ведут себя в отношении национальных или политических проблем, по отношению к Западу, к иноверцам, к людям другого этноса, то большинство так называемых православных (не все!) окажутся более ксенофобными, более западофобными, более прокоммунистически ориентированными и менее терпимыми к любым отклонениям от того, что считают нормой. Это могут быть отклонения в сексуальном поведении, экономических достижениях, политических взглядах, религиозных обычаях, месте жительства – в чем угодно. Что же в таких условиях обозначает православие, православное христианство с евангельскими словами «несть ни эллина, ни иудея»? Оно обозначает «наш» – такой, как мы, русский, но русский не в чисто этническом смысле (где его взять в полиэтничной России?), а в некоем особом, ограничительном и оградительном смысле нашего «мы». Тот, кто принадлежит к «мы», знает, что это такое, а тот, кто не знает, – тот не принадлежит (ему «не понять» и «не измерить», он «не поймет и не заметит», говоря известными цитатами). Таким образом и выстраивается эта общность – по известному принципу «против кого дружим?».
Третий план: Россия, которая пытается служить, – этому посвящены десятки нынешних телесериалов.
Речь идет о некоей фирме, предприятии, агентстве, какой-то неродственной (что важно!) форме коллективности, где человеку надо сосуществовать с другими, ему в каком-то отношении подобными, но другими. Это – наряду с войной и верой – еще один важный тип социальной связи. Фирма может быть любой; совершенно не важно, чем она занята и что производит, – зрителей реальное дело интересует меньше всего. Их интересуют отношения: между мужчинами и женщинами, старыми и молодыми, высшими и низшими – вот такие простые, «школьные» социальные разделения.
Четвертый план: Россия провинциальная, которая живет далеко.
Мы живем в стране гигантской периферии. Это архаичное для современных стран состояние – подобное громоздкое, сверхцентрализованное устройство с таким объемом периферии. Здесь важен символический барьер, отделяющий центр от периферии, и функциональный уровень существования на периферии, функции, которые ей вменены центром. При этом можно видеть и всегдашнее российское стремление из провинциального захолустья в центр («В Москву! В Москву!»), и, напротив, попытки наделить ролью центра ту или иную точку на периферии, своего рода мифологизация периферии (укажу всего лишь один пример из многих – стремительно набравшие широкую известность романы пермского писателя Алексея Иванова). Этот последний случай как будто бы напоминает феномены, описанные в новейших концепциях глобализации как противостоящая ей «глокализация». Но в нашей ситуации есть по крайней мере два кардинальных отличия, которые, на мой взгляд, не допускают простого перенесения модного термина на отечественную почву. Во-первых, это «изобретение» локального происходит в России при ее нарастающей изоляции от «большого» мира, а вовсе не во всеобщих рамках торжествующей глобализации. Во-вторых, это происходит при эрозии и распаде общего мира в самой России; больше того – мифологизация провинции выступает моментом этого ослабления и упадка социального и культурного целого (при всех попытках экстренного насаждения казенного патриотизма «сверху»). Подробно этот сравнительный аспект исследования культур стоило бы обсудить отдельно.
И еще один план. Россия, которая валяет дурака и любит смотреть на такое дуракаваляние.
Когда социологи спрашивают российское население о любимых телевизионных программах, в первых строчках по рейтингу они получают «юмористические передачи». Среди развлечений этого типа, которые более других представлены сегодня на телеэкранах и находят признание в разных слоях публики, отмечу два: изображение «чужака» (западного человека, а в последнее время – все чаще американца, или, как у популярного сатирика Михаила Задорнова, «америкоса») в качестве полного дебила, не понимающего «самых нормальных вещей», и уничтожающую пародию на саму идею соревнования – разнообразные состязания в бессмысленных или унизительных умениях вроде угадывания песен, прокрученных в записи наоборот, от конца к началу, или в скорости публичного поедания/выпивания чего-нибудь совершенно отвратительного.
Источник: «Вестник общественного мнения». 2005. Ноябрь.
Фотография на обложке: кадр из фильма «12», реж. Н. Михалков, 2007 год