00:19 — 01:55 Новая культура: от «Ленина-гриба» до казаков

17 мая 1991 года в эфир «Ленинградского телевидения» выходит программа «Пятое колесо». Один из сюжетов этой программы ведет журналист Сергей Шолохов. Он обещает, что сейчас на экране возникнет рубрика исторических расследований удивительных загадок прошлого. И его гость, питерский музыкант Сергей Курёхин начинает, что называется, о Ленине рассказ. В течение следующего получаса Курехин и Шолохов, иногда захлебываясь смехом, сообщают озадаченной многомиллионной аудитории, что Владимир Ильич Ленин был на самом деле грибом, а также радиоволной.

Курехин — музыкант-импровизатор, и все это выдержано в жанре шизофренической словесной импровизации, где перемешиваются ссылки на Кастанеду, схемы броневика, на котором стоял Ленин, в разрезе и черт знает что еще. Но в силу курехинского обаяния выглядит все это невероятно убедительно.

На следующий день, что называется, мы проснулись в другой стране. Люди, которые воспитаны на советском телевидении, советских учебниках истории и советской официальной эстетике, не могут понять, что произошло. В ленинградский обком партии в отдел идеологии приходит делегация старых большевиков: ну пожалуйста, подтвердите, что Ленин все-таки не был грибом, а был человеком. И секретарь обкома по идеологии приводит удивительный аргумент, что нет, конечно же, он был человеком, потому что млекопитающее не может быть растением.

Вот этот спор в партийных кабинетах в некотором роде символичен для ситуации, в которой общество и искусство оказались в 1991 году.

01:55 — 03:48 Культурный взрыв

Значит, что происходит? Неофициальное, подпольное, устроенное по своим странным законам искусство в этот момент выходит на многомиллионную аудиторию. При этом оказывается, что само это искусство — оно существует уже не в какой-то парадигме, где нужно было бороться с советским, противостоять советскому, доказывать как-то свою автономию и независимость от этого идеологического гнета. Нет, оно может разрезать все эти идеологические пласты насквозь и выворачивать их наизнанку, доводить их до абсурда или жить, вообще их не замечая.

Бывшие подпольные музыканты в мгновение ока становятся звездами. «АукцЫон» и «Звуки Му» показывают в прайм-тайм по первому каналу «Центрального телевидения» вечером выходного дня, да еще к тому же это 7 января, это Рождество. В эфир выходит программа «Музыкальный ринг», где участник «АукцЫона» Владимир Веселкин танцует почти обнаженным. И это после того, как в течение многих десятков лет подобное поведение на сцене каралось бы, наверное, отправкой в сумасшедший дом или в тюрьму.

Когда миллионным тиражом в «Новом мире» печатают «Котлован» Платонова или «Доктора Живаго» Пастернака, — это, конечно, выглядит как слом всех шаблонов. Но когда в большом многотиражном журнале печатают, к примеру, «Очередь» Владимира Сорокина, это просто разрывает все представления о том, что такое искусство, на каком языке оно может говорить, где заканчиваются его границы.

И все это, опять же, после многих лет существования внутри какого-то очень строгого форматного и жанрового идеологического канона. То, что происходит с новым неофициальным искусством в начале 90-х, выглядит просто как взрыв термоядерной бомбы.

03:48 — 05:33 Новые институты

Исчезновение цензуры помимо ликвидации худсоветов или каких-то жанровых канонов означает еще то, что как бы теперь на всем на этом можно зарабатывать. И начало 90-х — это не только взрыв каких-то новых форм или нового языка искусства, но и появление каких-то первых институций, которые пытаются все это перевести на более-менее коммерческие рельсы.

Появляются независимые или, как тогда говорят, кооперативные киностудии. Их фильмы показывают в немногочисленных оставшихся кинотеатрах, которые, впрочем, тоже постепенно переходят в частные руки.

В силу своей востребованности все это новое искусство тоже может быть вполне коммерчески окупаемым. И, к примеру, когда в Москве создается первый Центр современного искусства на Малой Якиманке, то считается, что это будет такая автономная общественная организация, которой немножко помогает город, но дальше галереи, входящие в этот центр, как-нибудь заработают на жизнь сами, потому что до такой степени это всем ужасно интересно.

В это время — возможно, по инерции, возможно, это остаток вот того заряда, который идет от освобождения неофициального искусства в конце 80-х годов, — в это время происходят совершенно невероятные события именно на эстетическом поле. То есть очень многие авторы и художники именно в начале 90-х доводят свои художественные стратегии до логического завершения, до какой-то точки, когда понятно, что дальше уже идти нельзя. То есть это в некотором роде высшая точка творчества и радикализация их языка.

05:33 — 07:26 Радикализация искусства

Владимир Сорокин публикует роман под названием «Роман», где в отличие от предыдущих произведений уже не деконструирует какие-то, там, советские жанры — повесть на производственные темы или охотничий рассказ, — а просто кровавейшим образом разрушает структуру традиционного русского, такого тургеневского, усадебного классического романа.

В современном искусстве главным направлением становится акционизм, то есть искусство выходит на улицы из галерей и вторгается в ткань обычной жизни. И когда, к примеру, художник Александр Бренер выводит на поводке из Центра современного искусства на Якиманке голого художника Олега Кулика и тот начинает бросаться на едущие мимо автомобили, которые ничего не подозревают о том, что происходит перед ними, — то очевидцы этого действия вспоминают потом, что им казалось, будто сама реальность меняет свои очертания и плывет у них перед глазами.

То есть это все настолько радикальные и настолько шокирующие высказывания, что от них не только рассыпаются осколки советской эстетики, но и кажется, что рушатся сами устои мира, каким мы его привыкли воспринимать.

Одна из первых московских больших частных галерей «Риджина» на Мясницкой проводит выставки, на которых, например, картины держат руки стоящих за ширмой специально нанятых солдат. Или на которых все посетители ходят по доскам, настеленным над специально завезенными в галерею тоннами жидкой грязи.

На одной из выставок в этой галерее режут живую свинью. И это та степень радикализации, дальше которой идти довольно сложно.

07:26 — 10:46 Новое культурное пространство

Вообще, в начале 90-х кажется, что все культурное пространство постепенно начинает двигаться по какому-то западному пути, в котором есть разные типы искусства, которые по-разному существуют, направлены на разную аудиторию, по-разному финансируются.

Есть какой-то совсем-совсем масскульт, низкие жанры, популярные медиа, с которыми все понятно. Они на себя всегда заработают.

Есть какой-то крепкий коммерческий мейнстрим — ну то есть как бы серьезное кино и серьезная литература, направленные тем не менее на более-менее массовую аудиторию и разговаривающие с ней о том, что для этой аудитории важно, помогающие ей как-то обжить новую реальность, задающие какие-то этические ценности или поведенческие матрицы. Ну и при этом этот мейнстрим во всем мире, конечно, способен как-то зарабатывать себе на жизнь.

И есть сфера радикального экспериментального искусства или, напротив, каких-то некоммерческих академических образовательных гуманитарных исследований, которая не должна зарабатывать деньги и которая должна поддерживаться отчасти государством, отчасти меценатами, но главным образом частными фондами, которые признают за этой сферой искусства некоторую важную общественную ценность.

Кажется, что именно так все и происходит. Коммерческий масскульт возникает мгновенно. Мейнстрим начинает постепенно отстраиваться, то есть вместо каких-то совсем левых кооперативных киностудий появляются серьезные продюсерские проекты вроде «СТВ» Сергея Сельянова. Появляются первый большой частный фестиваль «Кинотавр», появляются большие такие мейнстримные издательства «Эксмо», «АСТ» и «Вагриус». А бывшие аудио- и видеопираты постепенно перековываются и запускают вполне легальный бизнес для массовой аудитории.

Отчасти в этой истории есть даже осознанные попытки построить эту мейнстримовую бизнес-модель вот в тех условиях, в которых она в 90-е складывается. Скажем, несколько молодых кинематографистов во главе с Сергеем Ливневым приходят на студию Горького и запускают проект малобюджетного кино. Окей, кинопрокат разрушен, мы не можем надеяться, что большие крупнобюджетные блокбастеры себя как-то окупят, поэтому мы научимся снимать качественное зрительское кино, но за очень маленькие деньги. За такие деньги, которые оно способно вернуть и создать тем самым базу для какого-то дальнейшего развития.

Что касается искусства более экспериментального или, напротив, более академического, — в любом случае некоммерческого, — то и тут начинают возникать свои институции, способные обеспечить устойчивое развитие. Так, например, в Россию приходят Фонд Сороса и Фонд Форда. Они субсидируют региональные библиотеки, они дают деньги толстым литературным журналам, они выделяют гранты разнообразным образовательным и исследовательским проектам. В общем, возникает какая-то подушка безопасности для той сферы, которая осталась без государственного обеспечения.

10:46 — 12:49 Искусство под подозрением

При этом в начале 2000-х современное искусство все чаще оказывается в центре общественного конфликта. Выясняется, что внимание и резонанс, которые вызывали все эти смелые художественные высказывания, во многом были обеспечены оставшейся еще от Советского союза гуманитарной средой, а в новой реальности, где эта среда начинает постепенно размываться, новое искусство оказывается под подозрением и ему все чаще приходится доказывать вообще свое право на существование.

Надо сказать, что над этим немало поработали и специально нанятые общественные активисты — к примеру, движение «Идущие вместе», предшественники небезызвестного движения «Наши». Осенью 2002-го «Идущие вместе» под телекамерами кидают книги Владимира Сорокина, крупнейшего российского писателя нашего времени, в специально выстроенный бутафорский унитаз. Таким образом они протестуют против постановки оперы «Дети Розенталя» по либретто Сорокина, которую готовит Большой театр. По их мнению, это оскорбление национальных традиций и культурных устоев.

Любое высказывание современных художников на религиозную тематику вызывает скандал, а иногда и уголовное преследование. Все начинается с Авдея Тер-Оганьяна, который на ярмарке в «Манеже» предлагает посетителям разрубить топором репродукции икон. Возникает огромный скандал, в результате которого художник уезжает из России на постоянное место жительства в Чехию.

Выставки «Осторожно, религия» и «Запретное искусство», которые проходят в Сахаровском центре, приводят уже к настоящим уголовным делам. Директор центра Юрий Самодуров и куратор Андрей Ерофеев сидят на скамье подсудимых и получают условные, но вполне существенные наказания.

И именно с этих времен по выставочным залам начинают ходить люди, называющие себя казаками или православными активистами, которые прямо на месте с помощью акций прямого действия решают, что является, по их мнению, искусством, а что — нет.

12:49 — 15:23 Отсутствующая система

Что же касается культурных институций в целом, то всё получилось не совсем так, как представлялось в середине 90-х. Нет, если говорить про массовую культуру и про коммерческий мейнстрим, там все более-менее в порядке, хотя даже книжный рынок весь оказался практически монополизирован единственным крупнейшим издательством «Эксмо». Скажем, большие киностудии по-прежнему во многом зависят от средств, которые выделяются государством из Фонда кино. А выделяются они сейчас по большей части на патриотические проекты.

Что касается более радикальных и смелых форм современного искусства, то вокруг них так и не сложилась система независимых институций — именно как система, которая бы обеспечивала их автономию. Какие-то из них вынуждены полагаться на государственную поддержку, а в этой сфере ветер переменчив, и новая политика Минкульта как-то явно не направлена на поддержку искусства непатриотического и нетрадиционного.

Фонды Сороса и Форда вообще ушли из России. Связь теперь с ними становится, скорее, причиной проблем с правоохранительными органами.

Та массовая аудитория, которая двадцать лет назад с невероятным интересом относилась ко всем этим новым формам искусства, сейчас от них по большей степени шарахается, не хочет иметь с ними ничего общего. Вкусы общества качнулись в дико консервативную сторону.

Исключением из этого правила являются самые главные, фирменные консервативные институции страны, золотой фонд ее национального достояния, вроде Большого театра, или Музея имени Пушкина, или Государственного Эрмитажа, которым удается сохранить государственную поддержку, привлекать достаточно статусные имена в качестве своих попечителей и при этом вести относительно автономную художественную политику.

Довольно символично, что летом 2015 года музыка Сергея Курехина звучала в исполнении симфонического оркестра на сцене Большого зала Консерватории. Я думаю, что если бы Курехин был сегодня жив, то вряд ли ему удалось бы в течение получаса говорить о чем-либо по Первому каналу и, наверное, его перформансы становились бы поводом для какого-то общественного скандала и судебного разбирательства. И, пожалуй, это единственная форма, в которой его радикальная музыка может жить сегодня, — когда она просто поддержана авторитетом Московской государственной консерватории.